— Да я что, я ничего, — улыбнулся ему и полез за деньгами.

Вернувшись домой, закрылся у себя в кабинете и разглядывал монету некоторое время, прежде чем спрятать в тайнике. Любая антикварная вещь имеет ценность, только если есть подтверждение её подлинности. Так может, мне сразу и показать специалисту своё приобретение? Черный рынок есть черный рынок. Мало ли что… Чтобы потом не было мучительно больно за бездарно потраченные деньги…

Решил обратиться к Ивану Алдонину. Уж у них-то в институте наверняка есть специалисты, которые в старых монетах разбираются.

— Вань, можно тебя? Дело есть, — поманил я его к себе в квартиру, когда он открыл дверь. Мы прошли ко мне в кабинет. — Можешь порекомендовать мне учёного-нумизмата? Такого, чтобы лишних вопросов не задавал и не болтал потом, что у кого видел?

Показывать Ивану свою покупку не стал, хотя, уверен, он и сам хоть немного, да разбирается. Просто зачем ему знать, что это я для себя ищу специалиста?

— Можно поговорить. Специалисты есть, и нормального человека среди них отыскать смогу, — задумчиво ответил он. — Тебе когда надо?

— Ну, как только, так сразу.

— Понял, — усмехнулся он. — Поговорю…

Проводил его, поблагодарив заранее.

Глава 18

Москва. Квартира Ивлевых.

Отправил Ивана, и тут вспомнил про прослушку… Вот же блин… Вбил себе в голову, что нельзя свои дела по группировке обсуждать в квартире, вот и не обсуждаю, а про всякую бытовуху и позабыл. Тут же тоже есть нюансы… Хоть вообще в квартире ни о чем не разговаривай… Воскресенье, к тому же, еще и расслабился.

Прокрутил нашу с Иваном беседу в голове — вроде бы, ничего такого особо опасного не сказал, на что КГБ мог бы возбудиться. Ну, монетки собираю. Ну, понадобился мне специалист, что не будет болтать о моей коллекции, чтобы криминальный элемент не пришел квартиру грабить. Так и сказать сразу можно, если кто спросит, имею право подобного опасаться. И я же не говорил, что в коллекции есть золото или серебро… А только оно и заставляет органы сейчас возбуждаться. Если кто что спросит — редкие трехкопеечные монеты СССР я собираю. Надо, кстати, выделить некоторую сумму, да купить с десяток этих монет, чтобы на видном месте лежали. Пусть кто-нибудь попробует предъявить претензии за сбор того, на чем есть герб СССР… Идеологически неверно это будет, товарищи… Так что, вроде, пронесло. Но в будущем надо быть бдительнее… И про эксперта, что Иван найдет, уже ничего в квартире не обсуждать. А Ивана предупредить, что если кто спросит, не просил ли я его найти такого человека, то чтобы сказал, что я просил, но он найти не смог. Мол, никто не интересуется трёхкопеечными монетами СССР в его институте. Недостаточно давно выпущены, не их профиль.

Где-то после обеда к нам зашли Брагины. Мальчишкам надо было скоро спать и Галия предложила нам с Костяном посидеть с ними во дворе. Девчонки быстренько одели нам детей и выпроводили нас на улицу.

— Поговорить без свидетелей хотят, — пояснил я недовольному Костяну в лифте.

— Да это понятно, — ответил он. — Могли бы просто закрыться в комнате…

Мы вышли на улицу, и сели на лавке у моего подъезда. А у четвёртого подъезда спиной к нам сидел Линин патлатый Трубадур и пел совершенно хулиганские куплеты про советскую действительность, причём, довольно талантливые, и со смыслом, и в рифму. Интересно, это он сам сочиняет?

Мы переглянулись с Костяном и стали прислушиваться. Исполнив несколько куплетов, доморощенный критик советской власти решил сделать перекур.

— Вот же идиот, — покачал головой Брагин. — Разве можно такое на весь двор орать? На пятнадцать суток упекут и весь разговор…

— Это на первый раз, — заметил я. — А не угомонится, может и под фанфары на зону загреметь.

— Может… Опять Лина одна останется… В следующий раз, наверное, уже клоуна из цирка сразу приведёт… Во всем раскрасе, с красным носом…

Тут из подъезда вышли Белый с Малиной и поздоровались за руку с Трубадуром. Рома, увидев нас, помахал рукой, и я решил присоединиться к ним, пока концерт опять не продолжился. Я поднялся с нашей лавки, Костян последовал за мной, и мы перешли к соседнему подъезду.

— Здорово, мужики, — поздоровался я и сразу предупредил, что у нас мелкие засыпают. Стал так, чтобы их хорошо видеть во время разговора.

— Паш, если что, мы этого парня не знаем, — смеясь, показал на Трубадура Серёга. — Павел у нас в Комитете комсомола на заводе работает.

— Виктор, — приподнявшись, протянул мне руку Линин новый друг.

— Павел, — представился я. — Это тоже наш сосед из первого подъезда, — показал я на Костяна.

Они познакомились. Виктор стал прикалываться, что у нас дети одинаковые с Костей. Пришлось объяснить, что оба мои.

— Вить, а как твоя фамилия? — спросил я, пытаясь припомнить по его внешности, не станет ли он в будущем известным рок-музыкантом. Хотя, я не фанат этого движения, чтобы знать все отечественные рок-группы, все их составы и всех их авторов…

— Еловенко, — ответил он. — А что?

— Нет, ничего, — ответил я. Фамилия его мне ничего не сказала. Или он возьмёт в будущем псевдоним, или будет выступать в самодеятельности в какой-нибудь колонии под своей фамилией, но с другим репертуаром, с которым не прославишься. — Хороший у тебя голос, и играешь ты здорово… Только, нафига ты тексты такие выбираешь? Это, кстати, чьи произведения?

— Мои, — насупился он.

— Блин, ну ты же талант! — искренне расстроился я. — Зачем тебе всё это? Хочешь в колонии оказаться за дискредитацию советской власти? По острию ножа, ведь, ходишь! Ты, кстати, где работаешь?

— Грузчиком в хлебном магазине, — немного смущаясь, ответил он.

— А образование у тебя какое?

— Киномеханик я.

— Его в клуб к нам взяли бы, — подсказал Серёга.

— Угу, и в агитбригаду к нам, — хмыкнул Малинин.

— Ещё чего? — посмотрел на нас всех, как на ненормальных, Еловенко.

— Тебе отличное предложение, кстати, парни сделали, — поддержал я друзей. — Или ты сейчас остепенишься и не будешь афишировать своё антисоветское творчество. Или сядешь. Уговаривать тебя перестать это делать никто не будет, посадят и всё. А в колонии тебе никто не позволит этим твоим творчеством заниматься, будешь перепевать песни военных лет и патриотические. Никуда не денешься… Будут перевоспитывать…

— Да я побольше вас всех патриот! — вскочил он. — А вы молчите все, слабаки! А самим мои песни нравятся!

— Тише, дети спят, — сделал я ему замечание. — А насчёт твоего патриотизма… А в чем конкретно он выражается? Песни петь, в которых высмеивается собственная страна? Ну, так себе патриотизм… Разве что если ты хочешь, чтобы советские люди перестали верить в свою страну и сами ее разрушили.

— Да не хочу я разрушать свою страну! — уже тише прорычал он, — просто вот все это… уже так достало… почему я должен молчать?

— Что достало? Что ты, если за ум возьмешься, можешь директором завода стать или депутатом? По возрасту в космонавты уже поздновато, но эти пути тебе не закрыты… Знаешь, насколько тяжело достичь такой позиции в США, если у тебя нет богатых родителей, что поддержат тебя деньгами и связями на этом пути? Хочешь, чтобы и у нас также было? Или ты искренне считаешь, что платная медицина, как в США, сделает жизнь наших граждан намного лучше? Вот у тебя лично, с твоими заработками, найдется пару тысяч рублей на лечение сложного перелома ноги в платной клинике? Если завидуешь американцам, то подумай о том, что так они и живут… А квартиру ты свою, небось, тоже хочешь в кредит покупать, как в Америке, и потом тридцать лет его банку возвращать, вместо того, чтобы бесплатно от государства ее получить для своей семьи? Этот строй ты хочешь подвергнуть опасности, заставив смеяться советских граждан над собственной страной?

Возможно, парень о чем-то и задумался бы. Но этот момент Белый выбрал, чтобы неудачно пошутить:

— Не хочет он бесплатную квартиру получать… Он лучше бесплатно будет жить в Линкиной квартире…